- ФОНД РАЗВИТИЯ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ФИЛОСОФИИ
- МЕЖДИСЦИПЛИ- НАРНЫЙ ЦЕНТР ФИЛОСОФИИ ПРАВА
- КОНКУРСЫ
- НАШИ АВТОРЫ
- ПУБЛИКАЦИИ МПФК и МЦФП
- БИБЛИОТЕКА
- ЖУРНАЛ «СОКРАТ»
- ВИДЕО
- АРХИВ НОВОСТЕЙ
Марков Б.В.,
заведующий кафедрой
философской антропологии СПбГУ
“Ужасное прошлое”: к методологии осмысления
советской истории
Что же такое Родина, Отечество, об утрате которого скорбит консервативная интеллигенция? Эти ставшие сентиментальными символы являются для молодежи знаками Государства, которое сегодня переживает кризис, и под его руинами могут стать навсегда похороненными те живые связи людей с миром, которые питали и поддерживали любовь к своей стране. Сегодня, несмотря на речи о необходимости усиления государства, желание защищать его, жертвовать личным ради общего стремительно убывает.
Любое человеческое поселение, этнос издавна отличалось от другого не одними понятиями, а образом жизни и обычаями, внешним видом, одеждой, речью, напевами и мифами, структурой питания. И как бы не стирались эти различия в эпоху глобализации, они остаются в исторической памяти народа. Наиболее радикальным способом стирания национальных и этнических традиций считается цивилизация и особенно городская жизнь. Мегаполисы выполняли до сих пор функцию своеобразного плавильного тигля, растворяющего нации и этносы, формирующего особый тип человека-потребителя, который везде чувствует себя как дома, а на самом деле – безроден и бездомен.
Человек вырастает и формируется в искусственных условиях, которые задают дом, место обитания и другая антропотехника. То, что мы называем Россией – это тоже продукт технологий и не только строительных, но и символических. Искусственная теплица, в которой вырастает человек, представляет собой не просто обжитую территории, где построены дома, обеспечивающие комфортабельное существование, но и символическую защитную систему, защищающая от чужих влияний. Как особая сфера она наполнена звуками, образами и даже запахами (дым отечества), которые не вызывают отвращения.
В описаниях теоретиков государства единство его граждан понимается исключительно политически и идеологически. Это наследие эпохи Просвещение характерно для российской интеллигенции и особенно для ее левого крыла. Например, в СССР идеология имела преимущественное значение. Повседневная культура всегда характеризовалась как мещанская. И сегодня интеллигенция в России и на Западе дружно критикует массовую культуру, которая удовлетворяет потребности масс. Сама по себе ориентация на высшие ценности, конечно, не ведет, как полагает Б. Гройс, к тоталитаризму. Но она оставляет в тени то обстоятельство, что очеловечивание человека достигается не только лекциями на темы науки, философии, морали, эстетики и политики. Проблемой является как раз то, что люди знают различие истины и лжи, добра и зла, красивого и некрасивого, однако не всегда могут вести себя в соответствии с идеалами. Цивилизованный человек – это во многом продукт телесных практик дрессуры и воспитания, которые осуществляются в рамках традиционного дома и семью, и даже «улицы», но не такой, где правят юношеские банды, а такой, где взрослые не равнодушны к поведению подростков. История дискурса о месте, действительно, характеризуется утратой. Распад традиционных форм жизни привел к тому, социализация людей происходит преимущественно в форме образования, морализации и идеологической пропаганды.
Чувство патриотизма не связано ни с «кровью и почвой», ни с национальной идеологией, а является продуктом повседневных практик, в ходе которых формируется специфическая ментальность, чувственность и телесность. Отказаться от набора этих базовых характеристик – означает утратить себя. Возможно как раз потому, что такие люди чувствуют неуверенность и страх в новых условиях жизни, к которым они не приспособлены, и является одной из причин вспышек насилия и террора, которые угрожают существованию современного общества.
Что можно сделать для восстановления символической оболочки общества? Строить её заново? Но из чего и как? Думается, что в качестве строительного материала должны быть использованы как традиционные, так и новые технологии. Прежде всего, дискурсы о месте обитания человека имеют важное иммунное значение. Их нужно строить и оценивать не по критериям истины. Мифы и сказания наших предков играли, прежде всего, защитную роль. Они строились как радостная песня, исполняемый на своем языке гимн, в котором восхвалялась родная земля, населявший ее народ и их защитники – герои. Этот первичный нарциссизм не только не был разрушен, но и даже усилен христианством. Послание Бога было переведено на национальные языки и органично встроено в первичную иммунную систему. Примером тому может служить "Сказание о Борисе и Глебе", в котором святые воспеваются как защитники Русской Земли. Эпоха Просвещения нанесла серьезный удар по символическому панцирю. Настала эра идеологов, которые отбросили все формы и способы идентичности, не удовлетворявшие критериям рациональности. Дискурсы о природе общества приобрели упрощенный характер.
Среди участников дискуссий о путях развития новой России одни видят выход в обращении к традициям древности, в усилении религиозного воспитания, в возвращении духовного и культурного наследия, на базе которого возможно восстановление солидарности людей и сплоченности общества. Другие, наоборот, считают выходом из кризиса ускоренное развитие цивилизационного процесса, глобализацию и вестернизацию.
Сравнивая прошлое и настоящее, можно попытаться «инвентаризировать» как приобретения, так и утраты прогресса. Культура наших предков, основанная на интенсификации внутреннего чувства стыда, обходилась без дорогостоящего аппарата внешнего насилия и была при этом более эффективной в деле воспитания социальной и морально ответственной личности. Думается, что современность должна найти способ сохранения и воспроизводства традиционных культурных механизмов в новых условиях и на основе новых технологий. Думается, что исследование этого культурного капитала окажется полезным политикам, экономистам, а также тем, кто отвечает за конструирование искусственной окружающей среды, в которой живет современный человек, и, прежде всего архитекторам, дизайнерам, визажистам, активно формирующим место человеческого бытия, изучение которое, собственно, и дает ответ на вопрос, что есть человек.
Сегодня мы в России стремительно распадаются старые привычные формы жизни, а складывающиеся новые отношения людей не радуют потому, что оказываются весьма далекими от нравственных идеалов. Может быть, пора их менять, ибо они уже не соответствуют новым формам жизни. Как, например, расценивать нарастающий индивидуализм людей, стремление к личной независимости и комфорту, разрушительным образом действующих на целостность социальной ткани. Поскольку искусственная окружающая среда, в которой жил человек, в ходе глобализации подверглась сильнейшему удару, постольку предлагается искать формы инсталляции в современное общество традиционных технологий формирования человека. Человеку массы, городскому индивидуалисту противопоставляется "родовой человек". Мифы, религии, табу традиционных обществ были коллективными представлениями народа, а не идеологическим продуктом теоретиков. Имея удовлетворительные даваемые локальными мифологиям и религиями ответы на все случаи жизни, люди не искали универсальных оснований и воспринимали нравственные нормы как практическую истину или «правду», которая признавалась всеми как справедливость. Индивид не мыслил себя вне коллектива и был вплетен в плотную сеть взаимодействий. Постоянство потребностей определяло постоянство долженствований. При этом нужда, лишения и труд компенсировались чувством долга перед Другим. Если посмотреть на себя глазами предков, то мы выглядим ужасными индивидуалистами и являемся предателями коллектива. Мы еще хотим, но уже не можем жить с другими. Мы смирились с тем, что живем в эпоху индивидуального потребления, и нам сегодня трудно понять мечты наших предков о коллективном бытии. Их стремление мы можем понять лишь в контексте прежней истории и, прежде всего, истории христианства, вожди и массы которого стремились к воплощению на земле Божьего града, где дело и мысли одного были делом и мыслями другого. Мы не должны забывать, что социализм, хоть и строился в отдельно взятой стране, но всегда мыслился во всемирном или, говоря языком политической теологии, во вселенском масштабе.
Проект русского социализма не сводится к утопиям западных мечтателей. Обоснование революции и программа большевиков отражала реальные интересы рабочих и крестьян. Несомненно, в умах авторов присутствовал национальный колорит, следы того, что называют русской идеей. Социалистический художник писал то, что видел. Но образы, как, впрочем, и мысли не рождались в его голове, а были буквально "коллективными представлениями", т.е. возникали в резонансе с образами и мыслями других. Поэтому трактовка Б. Гройсом социалистического искусства как утопии и расшифровка его как формы символического обмена нуждается в уточнении.[4] Навязывать ее творцам и потребителям социалистического реализма – это то же самое, что приписывать крестоносцам исключительно экономический интерес. Важнейшей составляющей коммунистического проекта были не только утопии социалистов (французский социализм), но и английская политэкономия, и немецкая классическая философия. Какая роль при этом отводилась искусству? Поначалу в Пролеткульте его роль сводилась к тому, чтобы наполнить абстрактные модели социализма плотью и кровью человеческих переживаний.
По мере того, как развивалось кино, и строились фабрики грез, открывалась новая возможность. Искусство перестает быть идеологией, оно становится способом производства социализма. В этом смысле название "социалистический реализм" приобретает особый смысл. Это искусство строить воплощенную мечту. Неверно сказать, что она была формой идеологического приукрашивания и камуфляжа реальности, как это утверждается в теории параллельных миров. Точнее суть социалистического реализма характеризуют слова Ницше о том, что политик стал архитектором реальности, и строит государство подобно произведению искусства. Евгений Добренко в своей книге "Политэкономия социализма" подметил недостаточность советологического подхода к соцреализму как форме идеологии. Он подошел к его пониманию, оснащенный теорией символического капитала, разработанной современными французскими философами. [5] Но и эта теория не раскрывает всей сложности феномена социализма. Кажется упрощением считать, что деятели социалистической культуры создавали социалистический миф, который благодаря массовости кино заменял реальность.
Политэкономия социализма производила на читателя либерального толка весьма странное впечатление, ибо ограничивала действие рыночных законов моральными ценностями. Столь же странным выглядит и соцреализм. Западный наблюдатель подходит к исследованию социализма, наподобие того, как орнитолог изучает поведение птиц. Естественно, что он неспособен понять чувства и настроения людей, поведение которых, кажется ему абсолютно бессмысленным. Это доказывает, что реальное различие капитализма и социализма само опирается на противопоставление способов символического производства. Например, считается, что капиталистическая реклама товара направлена на потребление. Наоборот, поскольку при социализме товаров мало, постольку нет нужды стимулировать желание их потребления. Слабость социализма критики видят в том, что вместо облегчения и улучшения условий труда, власть поощряла его романтизацию. Наоборот, капиталисты компенсируют тяжелый труд потреблением и развлечением. Отсюда искусство находит место в сфере досуга и развлечений. Задачу соцреализма западные исследователи видят в том, чтобы серую убогую действительность обернуть в романтическую упаковку. Например, их крайне удивляет фильм "Волга-Волга": в городе нет телефона, электричества, водопровода, асфальта, парома вообще никаких удобств. Но никто не воспринимает этот фильм как сатиру. Отсюда они делают вывод, что реальность в фильме настолько преображена, что зрителям не приходит в голову проклинать ее. Наши зрители смотрели этот фильм, конечно, как сатиру, но не на город, а на чиновника-бюрократа, который душит все молодое и зеленое. Для критиков, как видно, естественно поведение чинуши, но неестественно отсутствие удобств. Очевиден перенос в прошлое современных нравов, когда выпускники Гарварда строят финансовые пирамиды.
Не вдаваясь в оценку эстетических достоинств ВСХВ, Е. Добренко указывает, что она есть ни что иное, как воплощение идеального сельского хозяйства, которое заменяет реальное. [5, С. 434] Действительно, фильмы, действие которых разворачивается на Выставке, буколичны. Это стилизованная народная жизнь, далекая от реальности. Но все равно это был оазис красоты и роскоши, который давал людям радость и развлечение. Выставка стала призмой, через которую воспринималась реальность. Марина Ладыгина – актриса, сыгравшая главную роль в фильме «Свинарка и пастух», описала свое посещение свинарника, где увидела не грязь и вонь, а ослепительную чистоту. Может быть, это преувеличение. Соцреализм, как всякое искусство, творит образы прекрасного, которые становятся примером для подражания. По канонам этого искусства и творится реальность. Пользуясь методологией Бодрийяра, наработанной при размышлении о Диснейленде, М. Рыклин утверждает, что сравнение ВСХВ с Диснейлендом неправомерно.[11, С. 101] Наша Выставка скрывает свою вымышленность, маскируется под реальность, ее целью является превращение зрелища модернизации в социализм. Американцы же превращают реальную Америку в Диснейленд. Такая трактовка искусства представляется весьма грубой. С точки зрения теории цивилизационного процесса, выставка превращает толпу в публику, где человек наблюдает над самим собой. Театры, концертные залы, выставки – это не только эстетические институции, но и формы или медиумы коммуникации, такие общественные пространства, где происходит формирование социального тела.
Прежний порядок был основан на внеэкономическом принуждении к труду. Но сегодня мы видим, что у нас рынок вовсе не стимулирует производство. Вещей производят гораздо меньше, чем раньше. Нельзя не признать, что они красивее, зато менее прочные. Хотя витрины пестрят товарами, их покупают немногие. Реклама разрослась до неимоверных размеров, но многие довольствуются тем, что, в силу недоступности товаров, научились получать удовольствие от ее созерцания их изображений. Таким образом, то, что М. Геллер, И. Голомшток , М. Паперный и М. Рыклин приписывают социализму [2. 3. 9. 11], на самом деле присуще капитализму.
Вряд ли справедливо обвинять советскую Россию в строительстве потемкинских деревень. Например, Добренко [5, С. 35] приводит материалы Политбюро по поводу документального киноочерка "Рыбаки Каспия". Режиссера критиковали за использование инсценировок. От искусства требовали репрезентации не идеологии, а именно реальности. Использование черных технологий – это современное изобретение. Берлускони, Чаушеску, американцы во время подготовки войны в Заливе, наконец, наши спектакли – все это характерно для гиперреализма, когда происходящее на экране выглядит реальнее, чем реальность.
М. Рыклин и Е. Добренко задаются вопросом: зачем художники изображают изобилие или ликование, если они уже есть? По их мнению, соцреализм – это не удвоение реальности, а ее конструирование. [5, С. 433. 11, С. 104] Но это не греза и не иллюзия, а – симулякр, галлюцинация. Такой подход характерен для современных американских исследователей, которые расценивают соцреализм уже не как идеологию или утопию, а как способ производства чисто символической реальности, называемой «социализмом». Однако, странно, когда наши соотечественники утверждают, что реального социализма в СССР никогда не было. Тезис о том, что социализм производился и потреблялся не в реальности, а на символическом уровне, опровергается тем фактом, что тренд на потребление и даже роскошь был взят еще во время НЭПа. В принципе Ленин не имел возражений против капиталистической экономики, которая должна была подготовить базу для коммунизма. Даже когда Сталин поменял курс на дисциплинарное общество и все пошло по Форду и Фуко, а не по Бодрийяру и Делезу, тем не менее, не только на уровне лозунгов и фильмов о красивой жизни, но и на уровне повседневности отмечается подъем уровня и качества жизни людей. Во всяком случае, такой наблюдательный философ-турист, как В. Беньямин в своем «Московском дневнике» писал о росте «ширпотреба» и даже коллекционировал его изделия. [1] Отказ от НЭПа, скорее всего, произошел не из-за отклонения от «линии партии», а по той же причине, что и сейчас, когда становится очевидным – ни малый, ни крупный бизнес неспособны развивать оборонку, космос и фундаментальную науку.
Многое из того, что сегодня приписывается социализму, на самом деле относится к современной России: производство капитализма имеет символический характер, оно осуществляется в бесконечных сериалах, которые заполонили эфирное время. У нас практикуется медиальный капитализм. Реален он для немногих. Очевидно, что критерием оценки социализма и капитализма в России должна стать не степень медиализации.
Трудно удержаться от осовременивания прошлого, но навязывание мыслителям и деятелям культуры прошлого нынешних критериев истинности, моральности и красоты недопустимо для исследователя. Мы должны уважать ценности своих предков и постараться усмотреть в их проектах, даже если они по современным меркам кажутся «тоталитарными», попытки эмансипации. То, что ведет к порабощению людей нельзя называть культурой.
Философская культура – это не только набор концептов и систем, это еще и отношение к другому не как к мертвому объекту, а как к подобному себе субъекту. Нейтральность в философии невозможна, а ангажированность недопустима. Речь идет о сложных балансах справедливости. Советская культура иначе как «совковая» после перестройки и не называлась. Сегодня тональность ее оценок гораздо более взвешенная. [6. 7. 10. 12]
В заключение следует поставить принципиальный вопрос, была советская культура тоталитарной или массовой. Думается, что неверно их отождествлять. Л.Карпинский утверждал, что сталинизм создал массовую культуру бюрократического типа, которая еще хуже западной. На самом деле массовая и тоталитарная культуры скорее альтернативны, чем тождественны. В.Г. Лебедева различает культуру масс, культуру для масс и массовую культуру. [8, С. 242 – 243] Массовая культура следует за вкусами потребителя. «Низкие» жанры, может быть не слишком возвышенны, зато ненасильственны, соразмерны человеку. Тоталитарная культура связана с радикальным преобразованием повседневности. Она ориентирует не на частную жизнь, а на труд, образование, спорт, оборону, словом на все, что способствует усилению государства. Думается, что для понимания специфики советской культуры следует воспользоваться не только новыми, но и старыми понятиями народной и официальной культуры. Именно их игра и была основой жизнеспособности советской культуры. Народная культура неустранима. Власть и реклама могут ее использовать и перекодировать. Поэтому аналитика культуры должна сосредоточить внимание на выявлении и описании архетипов народной культуры, которые лежат в основе сознания человека выросшего в России. Если мы – гуманитарная интеллигенция не найдем адекватной символической защиты для эффективного противодействия негативным следствиям глобализации, то за нас это сделают другие и по-другому. Впитанные с молоком матери культурные коды могут быть переприсвоены не только искусством, которое создает на их основе прекрасные произведения, но и идеологией, которая использует их в качестве первичной означающей системы для распространения политических символов.
1. Беньямин В. Московский дневник. [Текст] / В. Беньямин – М., 2001
2. Геллер М. Машина. Винтики. [Текст] / М. Геллер – Лондон. 1985
3. Голомшток И. Тоталитарное искусство. [Текст] / И. Голомшток – М., 1994.
4. Гройс Б. Утопия и Обмен. [Текст] / Б. Гройс – М., 1992.
5. Добренко Е. Политэкономия соцреализма. [Текст] / Е. Добренко – М., 2007
6. Зоркая Н. М. Художественная жизнь России 70-х годов как системное дело. [Текст] / Н. М. Зоркая – М., 2001.
7. Кузнецова Е.И. Отечественная историография культуры: история и перспективы развития. [Текст] Е.И. Кузнецова // Вопросы истории. – 2004. – №, 5.
8. Лебедева В. Г. Судьбы массовой культуры в России. [Текст] / В. Г.Лебедева – СПбГУ. 2007
9. Паперный В. Культура – два. [Текст] / Паперный В.Мичиган. 1983.
10. Разлогов К. Э. Коммерция или творчество: враги или союзники? [Текст] / К. Э. Разлогов – М., 1992.
11. Рыклин М. Пространства ликования. Тоталитаризм и различие. [Текст] / М. Рыклин – М., 2002.
12. Соколов Е. Г. Аналитика масскульта. [Текст] / Е. Г. Соколов – СПб., 2001.