- ФОНД РАЗВИТИЯ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ФИЛОСОФИИ
- МЕЖДИСЦИПЛИ- НАРНЫЙ ЦЕНТР ФИЛОСОФИИ ПРАВА
- КОНКУРСЫ
- НАШИ АВТОРЫ
- ПУБЛИКАЦИИ МПФК и МЦФП
- БИБЛИОТЕКА
- ЖУРНАЛ «СОКРАТ»
- ВИДЕО
- АРХИВ НОВОСТЕЙ
Баренбойм П.Д.,
адвокат, член Совета Международного
центра философии права,
президент Флорентийского общества,
кандидат юридических наук
Философско-правовая концепция правового государства
через призму конституционной экономики
Я попробую для начала очень кратко объяснить, что такое конституционная экономика. Мне в этом помог на заседании 23 октября 2009 года член Флорентийского общества, судья Конституционного Суда Российской Федерации Николай Семенович Бондарь, который привлек искусство для объяснения многих вопросов, которые мы обсуждали. Он раздал ксерокс с крупным планом фигур Платона и Аристотеля со знаменитой картины Рафаэля «Афинская школа». Для объяснения, что такое конституционная экономика, эта картина очень хороша.
Если вы посмотрите на Аристотеля, который приземляет проблемы, показывая рукой вниз, – он обут в хорошие сандалии и стоит на земле очень прочно. Что касается Платона, который показывает вверх, на небо, он босой и находится в движении. Конституционная экономика – это обувь для Платона, это возможность пройти (знаменитая китайская поговорка «Чтобы пройти тысячу ли,» – а России вряд ли меньше нужно пройти, – «надо сделать первый шаг») по российским дорогам и иметь перспективу дойти до конца. Босым (у нас климат не греческий) этот путь не пройти. Конституционная экономика «обувает» (в хорошем смысле этого слова) идеализм, конституционализм и дает возможность их продвижения вперед. Мы говорим о духовных ценностях, которые должны воплотиться в жизнь.
Например, когда государство дает льготу, а затем потихоньку, с помощью законодательных уловок, ее забирает, это не только несправедливо, неконституционно, неэтично, но и некрасиво. Выступавший на нашем заседании Владимир Григорьевич Ярославцев – судья Конституционного Суда (тоже член Флорентийского общества) – был судьей-докладчиком по делу, которое носит условное название «Дело подполковника Жмаковского». Когда отставной подполковник от руки, без двокатов, написал на полторы странички жалобу в Конституционный Суд о том, что Министерство финансов в течение трех лет неправильно распределяет бюджет по отношению к отставным военнослужащим. Это дело было рассмотрено Конституционным Судом, по нему принято решение в поддержку позиции заявителя. И хотя оно является одним из немногих дел такого рода, Минфин теперь в каждом бюджетном году на всякий случай оглядывается на Конституционный Суд и побаивается так откровенно нарушать конституционные права граждан.
Место нашего заседания 23 октября 2009 года – Конституционный Суд России, где говорят не только красивые фразы в красивых залах, но и ставят вопрос о соотношении обуви и босых ног, и он ответственен за многое, особенно сейчас, когда мы говорим об экономическом кризисе. Потому что наше бюджетное, гражданское и корпоративное право так по-настоящему на уровень XXI века еще не вышло. Поэтому применение конституционного права, возложенное на Конституционный Суд, – намного более тяжелая миссия, чем она, строго говоря, должна быть, и мы это тоже должны понимать. Поэтому философию права и конституционализм довольно трудно разделять.
Попробую ответить на тот вопрос, который был поставлен перед каждым выступающим на заседании 23 октября: нужно ли вводить философию права в учебные программы юридических вузов? Конечно, нужно вводить. Хорошо бы философам тоже в этом разобраться, потому что понятия «политическая философия» и «философия права» ничем не разделены, а ведь это разные, хотя во многом и совпадающие, сферы филосовской мысли. Мы иногда сами создаем себе словесные преграды, а здесь правильно было бы сказать, что слово может создать систему, а может воспрепятствовать ее созданию. Как из этого выходить? С великим, могучим русским языком, который хорош для песни, стиха, красивого образа, можно выходить только одним способом – договариваться о терминах. И если бы такие заседания, как 23 октября, продолжились, философы и юристы, экономисты, конечно, договорились бы об основных понятиях. Необходимо преподавать именно «философию права», потому что это учебная и научная дисциплина, проверенная тысячелетиями.
Концепция государства как произведения искусства выдвинута в XIX веке исследователем итальянского Ренессанса Яковом Буркхардтом в форме названия главы его книги, где описывались все виды итальянской государственности XIV-XV веков со всеми позитивными и негативными фактами ее развития. Сама концепция не была сформулирована в каком-то законченном виде и сводилась в основном к мысли, что государства и их правители того времени считали достижения в сфере культуры и искусства крайне важными для укрепления престижа государства, а также и их личного престижа, что в итоге и привело к возникновению и всепобеждающему шествию по итальянской земле неповторимого искусства, литературы, философии, науки под общим названием Ренессанс.
Четкость в формулировке концепции, правда, отсутствует. Нетрудно объяснить это, с одной стороны, интуитивной теоретической очевидностью концепции, но, с другой стороны, трудностью увязывания ее с реальной государственной жизнью известной человеческой истории. Здесь сошлись, но не смогли дополнить друг друга, с одной стороны, книжные построения Платона, Томаса Мора, Франциско Суареса, Канта, а с другой, – идеализация древних Афин, ренессансной Флоренции, иезуитской республики Гуарани в Парагвае XVIII века, буддистских государств, существовавших или нет «золотых» и «серебряных» веков.
А в наше время эту концепцию продолжил лауреат Нобелевской премии по литературе Иосиф Бродский, который свою нобелевскую лекцию 1987 года посвятил идее эстетики государства. Он говорил не об этике (к этому мы уже привыкли), а об эстетике государства. Можно ли считать Бродского, в связи с этим, философом? В английской книге «Сто великих философов» (понятно, что этот подбор всегда условен) вдруг увидел Шиллера. Шиллер писал пьесы, романы, поэмы; но он написал и небольшие философские трактаты (на русский язык не переведенные) и попал в историю философии, в этот список. Я думаю, что Бродский, который сказал, что государство должно быть красивым, что оно должно действовать эстетично, внес вклад в развитие эстетической модели правового государства, ранее мощно развитую Николаем Рерихом.
Эстетическая и конституционно-экономическая концепции правового государства (а другое в XXI веке не стоит и обсуждать) тесно переплетаются между собой, что осознавалось уже в начале XX столетия таким устремленным в будущее интуитивным мыслителем, как Николай Рерих (1874 – 1947), но не было очевидно для остальных.
Почему-то традиция российской философской науки относит эстетическую концепцию государства к достижениям немецкой философской мысли и не уделяет достаточного внимания серьезному вкладу в нее русских мыслителей XX века. Безусловно, немцам все же нужно отдать должное, особенно Канту.
Увлечение Гегелем, идущее еще от марксистских подходов, а потому разрешенное даже в советских условиях, несколько заслонило для нас значение фигуры Иммануила Канта (1724 – 1804) как автора доктрины правового государства, время расцвета которой в России наступило именно сейчас, после принятия Конституции РФ, поскольку Кант базировал свою доктрину как раз на конституционализме. Помните, Ленин написал в «Философских тетрадях», что без Гегеля нельзя понять Маркса и поэтому девяносто процентов марксистов не понимают Маркса. Про Канта он этого не написал, поэтому только сейчас мы начинаем осознавать, что девяносто процентов конституционалистов без Канта не смогут понять содержание такого главного доктринального понятия Конституции России, как правовое государство.
Кант, как мне кажется, сформулировал суть конституционализма: «Конституция государства, в конечном счете, базируется на морали его граждан, которая, в свою очередь, основывается на хорошей конституции». Он считал, что постоянный мир является главной и очевидной задачей государства и может быть достигнут с помощью права, и в своих поздних работах уделял главное внимание конституции. (К этому времени он познакомился с Конституцией США 1787 года и двумя конституциями республиканской Франции). По его мнению, правовое государство должно ориентироваться на мирное решение всех вопросов с помощью права и избегать войн, поскольку такое государство (Rechtsstaat) может быть создано только на высокой моральной основе. Кант установил, что только последовательное применение принципа разделения властей подтверждает правовой характер государства. Он доказывал, что идеи правового государства и постоянного мира приведут к моральному восстановлению человечества. Кант подчеркивал необходимость обязать государство взять на себя ответственность за просвещение и моральное образование своих граждан, что в итоге приведет к объединению человечества. Целью государства должно стать поддержание высокого уровня морали его граждан.
Главная же мысль Канта такова: история будущего созидается сегодня и не на базе достигнутого опыта о плачевных или положительных результатах предшествующей деятельности, а на базе некоего конституционного идеала, который может восприниматься аксиоматично, априори, ввиду его бесспорности, например, достижение мирного и благополучного существования всех людей под эгидой единой конституции. Эта кантовская мысль и является основой нового конституционализма XXI века и конституционной экономики.
Если использовать отредактированные переводы, то мы увидим, что даже традиционно сложная для понимания «Критика чистого разума» оказывается вполне увлекательным чтением. Приведем оттуда классическую формулировку Канта, важную для понимания сути правового государства: «Государственный строй, основанный на наибольшей человеческой свободе в соответствии с законами, которые обеспечивают, чтобы свобода каждого была совместима со свободой всех остальных (обеспечивая тем самым и само собой людям максимально возможный уровень счастья), является необходимой идеей, которая должна лечь в основу не только конституции государства, но и каждого отдельного закона. При этом следует понимать, что препятствия для этого вытекают не из природы человека, а из пренебрежения истинных идей при принятии законов. Недостойно философа ссылаться на якобы противоположный опыт реальной жизни, поскольку этот самый опыт существует только потому, что законодательные органы не действуют в соответствии с вышеуказанной идеей совершенного государственного строя. Даже если этот совершенный государственный строй никогда не будет построен, сама идея, требующая максимального приближения к нему, является правильной, поскольку будет совершенствовать конституционный процесс человечества, подталкивая ближе и ближе к максимально возможному для данного времени совершенству. Никто не может достоверно сказать, до какой степени возможен прогресс и какой зазор в итоге останется между идеей и ее осуществлением в жизнь. Осуществление этой идеи зависит от свободы, которая может преодолеть любые препятствия». (Кант И. Критика практического разума // Кант И. Собр. соч. в 6 тт. Т. 4. М., 1995.)
Сравнение этих мыслей с идеями Рериха показывает их поразительную близость, хотя исходные позиции, с которых пришли к ним два философа, очевидно не совпадают.
Помните упоминание о счастье, которое есть в последней цитате? Так вот, Кант в «Критике чистого разума» вплотную подошел к вопросу, что понятие «счастье» должно найти юридическое определение с тем, чтобы право на счастье (говоря словами Конституции России, «благополучие и процветание») было рассмотрено как quid juris (вопрос о праве), а не с позиций «всеобщей снисходительности». Эти слова Канта могут быть восприняты не просто как объяснение, а скорее как манифестация идеи правового государства, особенно если принять его правильное и более чем современное выделение плохой законодательной работы в качестве важного препятствия становлению правового государства. Кроме того, конституционно-правовое определение счастья как процветания и благополучия напрямую относится к эстетической концепции государственности, для которой очень важна, в свою очередь, и концепция конституционной экономики. Именно о счастье людей и необходимости ради него обязать государство сохранять и развивать культуру постоянно говорит в своих философских трудах и Рерих, который, правда, говорил не о «снисходительности», а о «насмешках». У обоих мы видим такой критерий: «счастье граждан как мерило эффективности существующей государственности». Этот «невозможный реализм» нашего и будущего времени основан в том числе и на идеях, высказанных Иммануилом Кантом, например, в «Метафизике нравов»: «Задача установления универсальной и постоянной мирной жизни не является только частью теории права в рамках чистого разума, а сама по себе абсолютная и окончательная цель. Для этого государство должно быть общностью большого количества людей, живущих с законодательными гарантиями права их собственности под единой конституцией. Верховенство этой конституции должно базироваться не только на опыте, основанном на опыте каждого о том, какие нормы поведения лучше всего работают в жизни. Наоборот, это верховенство конституции должно выводиться априори из соображений достижения абсолютного идеала наиболее справедливой организации жизни людей по эгидой публичного права».
Следует обратить внимание на слова нашего выдающегося философа М.К. Мамардашвили из его лекций, прочитанных в Тбилисском университете (Мамардашвили М.К. Эстетика мышления. М.: Московская школа политических исследований, 2000):
«Неприемлемым и не привившимся на российской почве европейским философом был Кант. В русской философии и в культуре все время было какое-то отталкивание от Канта. Порой он даже казался русским интеллигентам чуть ли не навевающим ужас чудовищем. У Александра Блока есть одно стихотворение, где скрюченный старичок, а это именно Кант, сидит за ширмочкой и сам боится и на всех других ужас наводит. Не Кант, а Кантище! Кант прекрасно определил человечество: человечество – это коммуникабельность, то есть некий организм, который охвачен всесообщением, или сообщенностъю. Поэтому первоопределение, которое мы дали мыслящей личности (если мы выделим стояние в чистом сознании, когда вся энергия остальных наших инстинктов перешла в энергию чистого сознания), и указывает на мужество невозможного, так как оно есть одновременно определение исторического человека, существа, живущего посредством истории».
Может быть, из-за «отталкивания» от Канта и пробуксовывает сейчас российская наука философии права, особенно в разработке конституционного понятия правового государства.
Отстав на 200 лет в осмыслении государственно-правовых идей Канта, наша наука может просмотреть и близкие нам и не требующие перевода эстетические концепции государства, например, в творчестве знаменитого русского мыслителя и художника Николая Рериха, который продолжил и развил в глубокую и практически выполнимую доктрину лозунг, выдвинутый Достоевским: «Красота спасет мир». Отсюда начинается мощное русское направление в развитии концепции эстетической государственности, оставшееся пока за пределами внимания отечественной юридической науки.
Рерих, как известно, диктовал, а не писал свои основные философские трактаты и статьи. При этом, как вспоминает его секретарь, он печатал за Рерихом сразу набело и затем отправлял материалы для публикации. Это придает им неповторимый разговорный стиль, не прошедший редакторскую обработку, включающий неожиданные отвлечения, иногда повторы. В любом случае стиль Рериха не совпадает с общепринятым академическим стандартом изложения мысли в официальной философской и юридической науке, засушенным к тому же цензурной редактурой советских времен и ее полностью не искорененными традициями.
Такой сократовско-платоновский стиль изложения, как мне кажется, только усиливал его мысль и не давал ускользнуть ни одному важному нюансу. Другой проблемой восприятия мыслей Рериха скептическим ко всякой патетике постсоветским умом является его возвышенная проповедническо-пророческая, поучающая и безоговорочная манера изложения. Ему не терпится поделиться своими мыслями, он считает их достаточно очевидными, и порой, глядя при диктовке в окно на величественные гималайские вершины и вдыхая чистейший в мире воздух, излагает мысли в форме, «пролетающей» выше восприятия городского жителя, который не только в Гималаях, но вообще в горах не был и дышит физическими и интеллектуальными испарениями большого скученного города. Конечно, никогда не путешествовавшему Канту было достаточно смотреть на шпиль городской кирхи, а старым фламандским художникам – на колокольни соборов и сторожевой башни Брюгге – как на свои духовные Гималаи, но это, конечно, не массовое восприятие.
Мамардашвили говорил в своих лекциях 1987 года о процессе изложения и восприятия философского мышления:
«Платон говорит: у человека, который мыслит для украшения себя мыслью и прославления, а не для того, чтобы вспомнить, не может быть ссылок на писания Платона по одной простой причине – о чем в действительности мыслит Платон (а идеальное государство – предмет его мышления), не может быть ничего написанного. И поэтому ссылаться на написанное об идеальном государстве нельзя, об этом предмете не может быть ничего написанного. Повторяю, о предмете действительной мысли вообще ничего написать нельзя. Выразить письмом мысль невозможно, мысль невыразима.
Так мы снова пришли к невозможности мысли. Стоит ли в таком случае заниматься этими метафизическими невозможностями, проводить столь странную и трудную работу? Да, с ними необходимо иметь дело хотя бы потому, что по дороге к невозможному только и можно что-то разрешить. В этом смысле философ или мыслитель есть граничное существо, представитель того, что нельзя выразить. Но вернемся к Платону, который дальше интересно говорил, что можно выразить нечто мелькнувшее на какое-то мгновение только в атмосфере свободной беседы. Когда это нечто может, как искорка, вспыхнуть в воздухе между разговаривающими людьми на какую-то секунду, без преднамерения у того, кто говорит.
Обычно мы ведь речь рассматриваем как некое преднамеренное построение для уже готовой, существующей мысли. Мы как бы надеваем одежду на существующее тело. А тут во время беседы какая-то взаимная индукция вдруг рождает столь необходимое и, казалось бы, невозможное выражение. Платон считал, что только беседа может этому помочь. И возможно, именно это отчасти проясняет тот исторический казус, который произошел с его наследием. Вы знаете, что Платон – автор прекрасных по форме, художественной форме, диалогов, а Аристотель – автор сухих ученых сочинений. Платон предпочитал беседы, не особенно любил писать, а Аристотель, судя по всему, любил писать. Но от Платона в результате не сохранилось никаких записей бесед, сохранились написанные сочинения, которые, скорее всего, он не любил. Этими длинными пассажами и отвлечениями мне хотелось пояснить то, что я должен говорить о невозможности вслух, предполагая, что вы на слух будете это воспринимать. Как-то в 1918 году в Лондоне в короткий период совместного труда Рассела и Витгенштейна я не помню кто из них в сердцах это сказал, но это и не столь важно, что логика – это ад. И я тоже вам могу подтвердить: философия или мысль, – это действительно похоже на ад. Декарт в свое время считал, что мышление (в том смысле, в каком мы сейчас с вами говорим) есть нечто, чем можно заниматься четыре часа в месяц, а остальное время отводить другим делам. Кстати, Платон это же словосочетание – несколько в другом виде – употреблял. Говоря о промелькнувшей искорке, он подчеркивал, что она может промелькнуть на пределе человечески возможного. С этим связан жуткий труд мысли: то, с чем мы имеем дело, происходит на пределе человечески возможного, мысль доступна человеку на пределе напряжения всех его сил. Поставленные вопросы явно указывают на то, что нечто, называемое мыслью, пока еще далеко от расшифровки и связано с тем, что я параллельно буду расшифровывать как природу и место человека во вселенной. Конечно, нужно расшифровывать при этом и человека, существо загадочное и остающееся загадочным. Даже если мы не разгадаем эту загадку, я уверен, повозившись с ней, мы кое-что все-таки узнаем, поймем.
Вспомним чувство невыразимости, связанное с прустовской темой «неизвестной родины», с ощущением порой у себя какой-то ностальгической отстраненности от того, где мы живем, с кем связаны, от нашей страны, от нашей географии, от наших обычаев. За этой ностальгической отстраненностью, несомненно, стоит отблеск чего-то другого. Это и есть первый отблеск мысли. Именно в такой форме является мысль, не имеющая пока для нас никакого содержания, никакого контура, никакого облика, никакого предмета».
Эти мысли нашего философа очень хорошо иллюстрируют мудрость Рериха, стремившегося сочетать сократовско-платоновский метод с немедленной записью и публикацией возникавших, как молния или комета, мыслей. К нему в полной мере относятся приведенные выше платоновские слова о «мысли, промелькнувшей на пределе человеческих возможностей ее излагающего», что требует от воспринимающего «предельного напряжения всех его сил».
Изучение философско-правового наследия Рериха абсолютно критично для разработки доктрины правового государства, в первую очередь в связи с тем, что им выдвинута основополагающая основа и наиболее характерная черта правового государства, без которой сама возможность разработки доктрины станет недостижимой – по крайней мере, на современном этапе.
Любая попытка снисходительного подхода к «мистику» и свободному художнику Рериху при анализе его государственно-правовых взглядов должна сразу же категорически отвергаться. Во-первых, Николай Рерих по образованию юрист, защитивший в Петербургском университете дипломную работу на тему «Правовое положение художников в Древней Руси» в 1898 году. Во-вторых, на базе его эстетической концепции государства еще при его жизни и при его непосредственном участии были в десятках стран приняты новые законы и заключены важные международные соглашения, чем мало кто из мыслителей может похвастаться. В-третьих, а для меня это самое важное, его мысли дают решающие подходы для построения доктрины правового государства, пока что по-настоящему не разработанной ни вообще, ни применительно к российским условиям, в частности, по авторитетному мнению председателя Конституционного суда Российской Федерации Валерия Дмитриевича Зорькина.
Кажущаяся наивность некоторых идей Рериха ничем не отличается от такой же наивности ряда современных ему государственных деятелей, среди которых, в первую очередь, следует назвать президента США Франклина Рузвельта, который добивался признания его идей законом для всех, организовав подписание разработанного русским философом соглашения об охране культуры прямо у себя в кабинете. Рузвельт до самой смерти держал у себя на полке бюст Рериха. Сохранилась фотография, где специально приехавший в гималайский дом Рериха премьер-министр Индии Джавахарлал Неру стоит рядом с нашим мудрецом, а с другой стороны к нему припала девочка-подросток – легендарный впоследствии руководитель Индии Индира Ганди. Авторитет Николая Рериха на Западе и на Востоке является беспрецедентным во всей российской истории. Возможно, России сейчас более чем когда-либо не хватает «наивности» рериховского масштаба.
Обратимся к конкретным концептуальным положениям его философско-правовой концепции государства. Она основывается на главном положении: что первая обязанность государства – поддержание и развитие духовной общности проживающего в нем населения, для чего необходимо бережно сохранять лучшее из имеющегося культурного наследия и поощрять развитие культуры, духовного роста людей, в первую очередь молодежи. Рерих признавал лидера государства соответствующим занимаемой должности только в том случае, если у него присутствуют качества духовного вождя, то есть если его культурный уровень и духовное развитие позволяют ему успешно выполнять вышеуказанные государственные задачи. Духовное развитие народа должно нести в себе положительный, а не разрушительный заряд и не может быть направлено на разрушение других культур и их наиболее значительных культурных памятников. При этом в отличие от модных после 11 сентября 2001 года аналитиков, вещающих о «войне цивилизаций», в первую очередь западно-христианской и мусульманской (таких ученых было немало и при жизни Рериха), он подчеркивает базовое сходство всех религий и культур, а также их взаимопроникновение и переплетение с древнейших времен, еще не вполне осознанное и исследованное современной исторической наукой. Развивая и пропагандируя это историческое сходство – синтез культур и религий – как внутри, так и за пределами многорелигиозных и многонациональных стран, государство будет реализовывать свою главную задачу по развитию культурного и духовного единства. Это практически, само по себе станет предпосылкой для благополучного и мирного развития с соответствующим позитивным экономическим эффектом и повышением уровня благосостояния. При этом большая часть получаемых государственных доходов должна быть направлена на культурное развитие, что, как сказано выше, обернется дальнейшим ростом экономического благосостояния.
Таковы вкратце основные положения рериховской философско-правовой концепции государства. Он отлично понимает трудности ее реализации, и в книге «Сердце Азии» приводит место из древних писаных заветов восточных мудрецов, где говорится, что попытка просвещения мира делается каждое столетие, но до сих пор ни одна из этих попыток не удалась. Он пишет там же: «Пусть в своеобразных выражениях, пусть в смятениях духа, но пусть бьется сердце человеческое во имя культуры, в которой сольются все творческие нахождения. Мыслить по правильному направлению – значит уже двигаться по пути к победе».
Если мы посмотрим с этих позиций на направление формулирования (если такое направление вообще существует) нашей философской и юридической наукой основных положений доктрины правового государства, причем не для создания чистой академической теории, а для практического применения понятия и принципа правового государства, записанных в статье 7-й Конституции России, то мы убедимся в правоте подхода Николая Рериха. Между прочим, Рериха сближает с Кантом и делает его продолжателем в том числе и кантовской философии аксиоматичное предположение, что человеческое счастье основано на мирном творческом существовании под защитой государства и его правителей, и такой подход должен восприниматься «априори», то есть не нуждается в доказательствах.
Мы в СССР столько лет строили «коммунистическую Шамбалу», что многие представления, скажем так, семьи Рерихов, высказанные в записях его жены, покажутся нам уже отчасти проверенными и себя не оправдавшими. Отказ от частной собственности, регламентация жизни каждого человека и так далее, обязательная трудовая повинность – все это не производит впечатления на постсоветского человека. Значительно важнее другое: ориентация государства на расцвет будущих поколений и эволюционное построение новой будущей цивилизации с помощью развития и поощрения образования и культуры. Соответствующее расходование средств, когда будущим, пока что безгласным поколениям как бы предоставляется слово в каждом бюджетном комитете каждой палаты парламента при принятии не только среднесрочных и долгосрочных экономических и финансовых программ, но и ежегодных бюджетов. А это уже конституционная экономика.
Государство как инструмент сохранения и развития культуры и защиты своих и чужих культурных ценностей, поддерживающее мирное существование и избегающее войн, строящее новую цивилизацию будущего на базе лучших культурных традиций современности, а значит, тратящее на эти цели максимально возможные в рамках экономической реальности ресурсы – это государство Возрождения, приоритетом которого является осуществление «возродительных» (Н. Рерих) идей. Такая эстетическая модель государства, подчеркнуто утверждаемая на всех видах основных мировых религий и априорном единстве Запада и Востока, пожалуй, не имеет аналогов в публикациях всех известных мировых философов и может быть названа наиболее полным изложением концепции государства как произведения искусства. Более того, она дает науке конституционного права и философии права необходимые подходы для начала разработки доктрины правового государства, которая, в свою очередь, должна обеспечить конституционную основу возрождения в России и создании в ней, говоря словами Николая Рериха, «государства будущего» и «цивилизации будущего».
Следует еще раз обратить внимание на эстетическую концепцию государства, высказанную Иосифом Бродским в его Нобелевской лекции в 1987 году. Он также говорит о решающем значении культуры и первичности эстетики по отношению к этике. Но Бродский не верит государству и считает, что лучше будет, если оно просто оставит культуру в покое, а та будет развиваться самостоятельно. Кроме того, он утверждает, что «политическая система, форма общественного устройства, как всякая система вообще, есть, по определению, форма прошедшего времени, пытающегося навязать себя настоящему (а зачастую и будущему). Философия государства, его этика, не говоря о его эстетике – всегда «вчера»; язык, литература – всегда «сегодня» и часто – особенно в случае ортодоксальности той или иной политической системы – даже «завтра». Искусство вообще, и литература, в частности, тем и отличается от жизни, что всегда бежит повторения. Обладающее собственной генеалогией, динамикой, логикой и будущим искусство не синонимично, в лучшем случае параллельно истории, и способом его существования является создание всякий раз новой эстетической реальности. Вот почему оно часто оказывается «впереди прогресса», впереди истории. Всякая новая эстетическая реальность уточняет для человека его реальность этическую. Ибо эстетика – мать этики. Чем богаче эстетический опыт индивидуума, чем тверже его вкус, тем четче его нравственный выбор, тем он свободнее – хотя, возможно, и не счастливее. Именно в этом, скорее прикладном, чем платоническом смысле следует понимать замечание Достоевского, что «красота спасет мир».
Представляется, что должны быть отвергнуты любые разговоры о невозможности достижения идеи правового государства как государства с высокой эстетической составляющей. Нужно просто работать и конкретизировать условия становления правового государства в конституционно-правовых терминах. Идея правового государства должна стать движущей силой достижения благосостояния и процветания граждан России. Конституционализм – это идеализм самого высшего толка. Кроме того, идея, записанная в тексте Конституции, – это закон, который власть обязана претворять в жизнь. Конституционные идеалы могут и должны быть осуществлены. И это произойдет, когда философы права станут конституционалистами, владеющими методологией конституционной экономики, а юристы-конституционалисты станут философами права.
Я хотел привлечь внимание к вопросу: каковы конкретные основы конституционализма в философии права и философии вообще, а также о взаимосвязи и взаимозависимости философии права и конституционного права. Не следует забывать, что десяток стран нашего ближнего зарубежья еще пока (все меньше и меньше) живет в научных терминах русского языка и имеет похожие с Россией проблемы конституционного развития. Поэтому российская научная мысль может быть заметна и значима для многих стран и народов, при одном, но важном условии: если ей есть, что сказать.
Момент задуматься об этом более чем подходящий, особенно когда президент самой развитой экономически и юридически страны мира Барак Обама опосредованно, а вице-президент Байден – непосредственно в 2009 году обозначили свое видение не решенных Россией проблем XXI столетия. Они говорили перед российскими и грузинскими (Байден) школьниками об отсутствии зрелой и эффективной правовой системы, сдерживающем развитие экономики и доверие иностранных торговых партнеров, о коррупции даже при приеме в вузы, о повсеместных злоупотреблениях властью, о засилии монополий, отсутствии независимой прессы и соответственно в ее лице баланса коррупции в бизнесе и государственном аппарате, о необходимости верховенства права в государстве и обществе. Если воспринимать их выступления в комплексе (а так оно и есть), то Байден добавил, что на фоне убывающего населения Россия является страной, находящейся в упадке.
Ответом на такие вызовы не конкретных людей, а времени (мы ведь знаем, что, к сожалению, многое соответствует реальной действительности) могли бы стать не рассуждения о преимуществе кваса над кока-колой или традиционное «зато мы делаем ракеты и перекрыли Енисей» (особенно после августовской аварии 2009 года на ГРЭС), а конкретные размышления о месте российской науки философии права и конституционного права в мире и о путях их развития. Тем более что они напрямую связаны с вышеуказанными проблемами, и в этом – наша ответственность перед подрастающими поколениями российских юристов и философов.
Сразу хотелось бы сказать, что разделение на юридическую и политическую науку, философию права, теорию государства и права, историю политических учений, историю государства и права, возможно, и оправдано с точки зрения организации учебного процесса с соответствующим разделением на факультеты, кафедры, курсы и учебные учетные часы, но не имеет в XXI веке ни малейшего оправдания с точки зрения научного анализа реальных проблем.
Бывший преподаватель конституционного права, а ныне президент США Барак Обама предложил свое прочтение понятия «конституционализм». В своей книге «Дерзость надежды» он пишет: «При всех наших разногласиях трудно найти в США либерала или консерватора, профессора или рабочего, кто был бы не согласен с основным набором индивидуальных свобод, определенных отцами-основателями и закрепленных нашей Конституцией: право высказывать свое мнение, право молиться по своему усмотрению, право мирно предъявлять требования властям, право на частную собственность, которой можно свободно распоряжаться и которая не может быть изъята без справедливой компенсации, право не подвергаться незаконному обыску и вторжению в помещение, право не быть задержанным без строгого соблюдения всех правовых процедур, право на быстрый и справедливый суд и право по собственному смотрению при наличии самых минимальных ограничений воспитывать своих детей. Основные предписания конституционных норм так хорошо известны, что каждый школьник может сходу описать их. Консерваторы или либералы, все мы – конституционалисты».
Мы не знаем, изучал ли Обама произведения Канта (в Гарварде все может быть, хотя такого учителя, как философ права, жизни, да еще и поэт Юрий Кириллович Толстой, у него, конечно, не было), но его формула очень совпадает с аналогичной кантовской мыслью.
Нам в России пока трудно говорить о «каждом школьнике» (или даже о каждом учителе школы) и тем более об общем согласии по отношению к содержанию основных ценностей Конституции Российской Федерации. Выходу учебника по конституционной экономике предшествовало небольшое учебное пособие «Конституционная экономика для школ» с приложением текста Конституции России. Это пособие попало пока только в сотню московских школ, и с тех пор уже несколько лет конституционная экономика преподается там в курсе обществоведения. Преподаватель этой дисциплины, который был признан Учителем года в России, при встрече со мной сказал: «Надо же, как любопытно! Я впервые прочитал текст Конституции России в Вашем пособии. Такой интересный документ!» Обратите внимание: он прочитал Конституцию России уже после того, как стал Учителем года по обществоведению. Интересно, все ли философы прочитали Конституцию России?
Профессиональной и гражданской обязанностью экспертов по конституционному праву является сохранность и распространение конституционных ценностей, чтобы их корпоративный и замкнутый конституционализм превратился в конституционализм каждого школьника в смысле знания и уважения к Конституции. А для этого нужно измениться самим.
Первой настоящей конституцией за тысячелетнюю историю России стала Конституция Российской Федерации 1993 года, которой в декабре 2008 года исполнилось 15 лет. Таков же возраст и российского конституционализма, поскольку настоящий конституционализм не может существовать без настоящей конституции. Юристам не присуждают Нобелевских и иных общепризнанных мировых премий, поэтому факт некоторой нашей отсталости в изучении взаимосвязи экономики и права не особенно бросается в глаза. С учетом невысокого уровня и объема знаний иностранных языков и малого количества переведенной литературы этот факт не вполне осознается и не переживается нашей юридической общественностью. Но его нужно констатировать хотя бы ради того, чтобы подтолкнуть молодых исследователей к дерзаниям и повышению планки для оценки качества своих идей.
Конституционный патриотизм – основа любого духовного патриотизма. Конституция 1993 года дает в этом смысле России уникальный шанс на духовное развитие в XXI столетии. В нашей стране, где 70 процентов населения – атеисты, только Конституция и ее ценности могут стать базой, основой и центром духовного и интеллектуального (а значит, и экономического) развития государства и общества. Даже в США, где религиозное население разных конфессий составляет свыше 80 процентов, объединяющей всех книгой является Конституция, и самой высокой ценностью является почтение к Конституции. «Церковь Конституции – доминирующая религия в Америке», – справедливо было замечено в одной из публикаций. Атеисты и верующие любых конфессий в развитых странах признают за национальной конституцией статус высшей духовной ценности страны.
В связи с этим весьма важно формирование Конституции Российской Федерации как юридического документа, чтобы она перестала восприниматься постсоветской общественностью как чисто политическая декларация или манифест (а именно так и воспринимались тексты всех советских конституций). Этот психологический барьер между обществом и Конституцией можно преодолеть только упорными и каждодневными усилиями, в первую очередь, конституционалистов в широком смысле этого слова, Конституционного Суда Российской Федерации и всех судов России.
Со стороны общества и органов государственной власти тоже нужны недюжинные усилия по преодолению трех основных негативных тенденций: конституционного нигилизма – в России это наследие советских времен; конституционного инфантилизма, характерного для экономистов и политиков, понимающих значение Конституции, но не видящих необходимости согласовывать с ней свои экономические теории или конкретные экономические решения; конституционного цинизма, который нередко занимает серьезные политические позиции, используя изменения Конституции для решения сиюминутных политических задач. Последняя тенденция особенно опасна и для развития конституционализма во всех переходных странах, и для стабильности действующих конституций.
Конституционный принцип разделения властей – один из важнейших, если не самый главный для стран без устойчивой конституционной традиции, к которым можно отнести постсоциалистические страны. Необходимость в сильной президентской власти, с одной стороны, может отражать политические реалии, но с другой стороны, вследствие угрозы доминирования конституционного цинизма будет постоянно подталкивать к соблазнам режима личной власти. Как ни странно, но другого противодействия этой всегда опасной тенденции, кроме культивирования и защиты конституционного принципа разделения властей, сочетаемого с уважением, если не сказать с почтением к действующей Конституции, не существует. А между тем большинство людей, в том числе многие юристы, имеют довольно смутное представление о сути данного принципа, разработанного совместными и разрозненными усилиями философов и юристов-конституционалистов в течение многих веков.
Когда в ходе «Уотергейтского дела» нужды американской политики в начале 70-х годов XX века потребовали конкретизации практического применения и содержания принципа разделения властей, в Сенате США был создан в рамках Юридического комитета подкомитет по разделению властей, руководство которым было поручено сенатору Эрвину. Один из американских исследователей писал: «Эрвин возглавлял одну из наиболее интригующих и новых сфер деятельности в Конгрессе. Здесь эрудиция является пропуском, слушания – семинарами, консультантами – ученые, а философы права здесь – короли». Интересно, что представители президента США Ричарда Никсона отбивались заявлениями типа того, что разделение властей является «ошибкой Монтескье», затвердевшей в «правовом бетоне»; но это не помогло Никсону устоять пред лицом Конгресса и Верховного суда США, и он вынужден был на два года раньше покинуть свою должность в 1974 году. В 2000 году президент Банка Франции, говоря о новой доктрине независимых центральных банков, сказал: «Мы еще дождемся нового Монтескье». Это прямое подтверждение нашей мысли о значении философии права для нашего времени.
Так что даже в США – стране, которая, казалось бы, считается изначально основанной на разделении властей, еще совсем недавно в рамках парламентской деятельности проводились более чем серьезные исследования глубинного смысла и сути конституционного принципа разделения властей. Подобные парламентские разработки проблемы были бы весьма полезны и в России, включая создание в Госдуме подкомитета по разделению властей. Дух Конституции, в смысле почтения и уважения к ней, определяется не только действенностью буквы Основного закона, но и содержанием, и эффективностью конституционализма в целом. Воспитание уважения к Конституции должно быть важной составляющей частью правовой реформы, которая в России еще не началась.
Особое внимание нам следует обратить на начавшееся всемирное движение за практическое внедрение верховенства права.
Именно в России имеется единственный и конкретный опыт безнадежности всех азиатских или любых особых путей развития, суверенных или, правильнее сказать, суверенно-сувенирных демократий. Россия была и империей не хуже Британской, а потом огромным советским государством, Империей-Утопией, и за тысячу лет перепробовала все, кроме демократии и правового государства. И ничто из прошлого не дало российскому подданному (а в последние республиканские почти сто лет – гражданину) спокойной, счастливой и благополучной жизни. Правовое государство в странах переходного к демократии и гражданскому обществу периода должно развиваться на базе учета экономического благополучия граждан и в условиях непрерывной, рассчитанной на десятилетия правовой реформы, результаты которой, в конечном счете, и являются признаком реальности верховенства права в каждой переходной стране, в том числе и в России.
Конституционной экономикой можно назвать комплексное, совместное рассмотрение юристами и экономистами взаимосвязи вопросов применения конституционного права с проблемами экономического развития и институционально-нормативного обеспечения экономической деятельности государства по повышению материального благосостояния граждан страны. Конституционная экономика – это научно-практическое направление на стыке права и экономики, изучающее принципы оптимального сочетания экономической целесообразности с достигнутым уровнем конституционного развития, отраженным в нормах конституционного права, действующем законодательстве и практике прямого применения норм Конституции, регламентирующих экономическую, социальную и политическую деятельность в государстве. Очень важный аспект конституционной экономики отмечен Г.А. Гаджиевым, который сделал акцент на взаимоотношения государства и бизнеса. Действительно, если в России Конституция не будет стоять между государственными чиновниками и бизнесом, у делового сообщества не будет шанса развиться и ускорить экономическое развитие страны.
Термин «конституционная экономика» предложен американским экономистом Ричардом Мак-Кинзи и воспринят другим американским экономистом, Джеймсом Бьюкененом, в качестве названия им же самим разработанного научного направления. Конституционные нормы и принципы, которые ранее представлялись ограничителями рациональной экономической деятельности, обернулись в его исследованиях неизменными духовными ценностями, настоятельно требующими от экономики максимально возможного материального обеспечения. Джеймс Бьюкенен получил в 1986 году за свои работы в области конституционной экономики Нобелевскую премию. В его работах дан не только тщательнейший анализ известных конституционно-правовых понятий. В научный оборот были введены многие новые понятия, такие как «конституционное гражданство» (особенно важно для современной России), «конституционная анархия» и так далее. Разумеется, Бьюкенен рассматривал конституционность в широком смысле значения этого слова в английском языке и применял его к семье, фирме, общественной организации, но все же, в первую очередь, – к государству. Свои основные идеи Бьюкенен изложил в Нобелевской лекции, краткое содержание которой важно для понимания основ конституционной экономики. Лекция разбита на небольшие разделы, сопровождаемые в качестве эпиграфов цитатами из работы конца XIX века шведского экономиста Кнута Викселла, оказавшего глубокое влияние на творчество Бьюкенена. Вот одна из них: «Если полезность для каждого отдельного гражданина равна нулю, то совокупная полезность для общества также будет равна нулю». Бьюкенен объяснял: «Я считал, что суть экономического смысла в первую очередь вытекает из взаимоотношений между гражданином и государством, а уже потом из авансированных политических подходов. Предложенный подход к институционально-конституционной реформе упорно сдерживался почти столетие после публикации Викселла».
В отличие от Викселла, не выступавшего за реформу законодательных органов, даже в случае, если они принципиально основывали свои финансовые и налоговые решения не на принципе справедливости (под которой он имел в виду современное понятие «эффективность»), Бьюкенен вывел проблемы на конституционный уровень. Особое место в лекции Бьюкенена занимает вопрос о проблеме соотношения экономических возможностей идущих друг за другом поколений, которые, даже если срок их жизни отчасти совпадает, всегда находятся в неравных позициях с точки зрения доступа к власти и процессу принятия финансовых решений, влияющих непосредственно и в перспективе на другие поколения. Поэтому важна следующая мысль Бьюкенена: конституция, рассчитанная на применение в течение нескольких поколений, должна корректировать конъюнктурные экономические решения, а также сбалансировать интересы государства и общества в целом с интересами отдельного индивида и его конституционным нравом на индивидуальную свободу и «правом на индивидуальное счастье». В заключение своей Нобелевской лекции Джеймс Бьюкенен сравнил Кнута Викселла с легендарным конституционным мыслителем и одним из первых президентов США Джеймсом Мэдисоном. «Оба отвергали любую органическую концепцию интеллектуального превосходства государства над своими гражданами. Оба пытались использовать все возможные методы научного анализа для ответа на вечный вопрос общественного устройства: как мы можем жить вместе в мире, благополучии и гармонии, сохраняя в то же время наши права и свободу в качестве самостоятельных личностей, которые могут и должны создавать собственные ценности?».
Это, по сути, и является предметом конституционной экономики, так как соотношение прав личности и государства – основной вопрос демократии в целом и конституционного права в частности. Конституционная экономика увязывает его с материальными условиями жизни, тем самым существенно дополняя и развивая традиционный конституционный анализ.
Конституционная экономика в России отошла от традиционной чисто экономической риторики своих американских «основателей» и развивается как комплексное направление по исследованию стратегических решений и конкретных действий государственных органов в сфере экономики с позиций их соответствия принципам, нормам и ценностям Конституции России (конечно, с учетом существующих реальных экономических возможностей). Поэтому российская школа конституционной экономики ориентируется на развитие идей комплексной правовой реформы и создания в ходе такой реформы (в рамках новой правовой системы) четкой и непротиворечивой подсистемы экономического законодательства, соответствующей идеям и требованиям Основного закона. Пока эта стратегическая задача только обсуждается, конституционная экономика концентрируется на проблемах прямого действия Конституции Российской Федерации через ее применение в судебных решениях, в первую очередь в работе Конституционного Суда Российской Федерации. В нескольких десятках юридических и экономических вузов России читаются спецкурсы по конституционной экономике, а в сотнях школ города Москвы в преподавании используется учебное пособие по конституционной экономике для школ. В последние годы в юридических журналах появилась постоянная рубрика «Конституционная экономика».
С 2006 года конституционная экономика названа Российской Академией наук в качестве специальности для избрания членов-корреспондентов Российской Академии наук.
Среди экономистов сейчас модно говорить о том, что антикризисный «новый курс» Франклина Рузвельта во времена «Великой депрессии» в США 30-х годов прошлого века был не нужен и только продлил срок действия экономического кризиса. Эта точка зрения неубедительна. И не только потому, что выводы делаются по истечении многих десятилетий. Бездеятельность государства могла вызвать социальный и политический взрыв, равносильный тому, который в те же годы в Германии привел к власти нацистов. Если бы Рузвельт не начал диалог с населением Америки и не предложил целый комплекс реальных или отвлекающих экономических мероприятий, антикризисный институционально-нормативный механизм в США не был бы создан и не сглаживал бы многие кризисные явления в течение почти 70 последующих лет. А сейчас, по мнению большинства американских экспертов, этот механизм нуждается в серьезной модернизации.
В России подобного механизма никогда не было, и десять лет после кризиса 1998 года оказались в этом смысле упущенными. Свою роль сыграли и отсутствие государственного заказа на заблаговременную разработку антикризисной стратегии, и отсутствие комплексной конституционно-экономической экспертизы. Экономика слишком важна, чтобы предоставить ее только экономистам, равно как и право слишком важно, чтобы предоставить его только юристам. На этом и базируется необходимость комплексного подхода, воплощенного в идее российской модели и школы конституционной экономики.
В нашей деидеологизированной стране базисное стремление людей к улучшению или поддержанию достойных материальных условий своей жизни (особенно у молодежи) – нормальное явление, которое в былые времена осуждалось как мещанство. Только на базе Конституции 1993 года получило юридическое оформление нормальное конституционное право граждан страны требовать от государства и конституционная обязанность государства предоставлять им приличные условия существования и возможности поддерживать такие условия своей трудовой или предпринимательской деятельностью. В то же время серьезный и уважительный со стороны государства диалог с населением о реалиях и альтернативах экономической жизни является принципом конституционной экономики и конституционной обязанностью государства. Поэтому сегодня конституционная экономика – наиболее перспективное направление развития народного конституционализма.
В настоящее время у населения нет особо уважительного отношения к Конституции. Однако постановка вопросов с позиции конституционной экономики может изменить ситуацию. Нам надо пересматривать наши традиционные понятия и приводить их лингвистически и содержательно в соответствие с мировыми. Мировое понятие «конституционалист» никогда не было таким, как в России. Это создает понятийный разрыв и препятствует полному усвоению достижений мировой передовой мысли. У нас конституционалист – это специалист по конституционному праву. А во всем мире конституционалисты – люди, изучающие вопросы применения Конституции в самых разных сферах жизни, в том числе в сфере экономики. Пятнадцатилетний юбилей нашего Основного закона – важный этап для оценки его потенциала на будущие годы и десятилетия переходного периода, часть из которых Россия может провести в бстановке серьезного экономического кризиса. Крайне важно собрать представителей разных специальностей для обсуждения комплексных проблем жизнеспособности Конституции России. Это позволит реализовать главную идею российской школы конституционной экономики о взаимосвязи экономического развития и долгосрочной правовой реформы, исследуемой совместными силами юристов и экономистов, а также представителей других научных направлений (философов, социальных психологов и политологов). С позиции такого универсального комплексного конституционализма надо обсуждать и проблемы дальнейшего действия Конституции Российской Федерации, ее будущего. Будущее имеет только такая конституция, где заложены перспективы, конституция, которая еще не реализована сегодня, и не может быть до конца реализована, но содержит в себе все необходимые возможности для того, чтобы быть реализованной завтра, послезавтра, через пятьдесят или через сто лет. Только такие конституции жизнеспособны. Конституция – важнейший и единственный духовный объединяющий документ – своего рода Библия, Декларация народного единства, народного духа. Конституционное право и конституционная экономика являются главными опорами моста, соединяющего справедливость с правом и (главное!) с экономикой.
Систематичность, а значит, полнота и непротиворечивость экономического законодательства сама по себе обеспечивает эффективный нормативный антикризисный механизм. Конституция России содержит огромный потенциальный ресурс для развития конституционно-экономических принципов. Конституционная экономика заложена в текст Конституции не только как гарантия рынка и прогрессивного современного экономического развития, но и как гарантия прав граждан на материальное благополучие.
Нам следует помнить о диалектическом единстве и противоречии: Конституция – это вершина и одновременно фундамент правовой системы, в том числе системы экономического законодательства. Одновременно она является фундаментом экономики поскольку формулирует те цели, к достижению которых должна и обязана стремиться экономическая и любая другая политика правового государства: благополучие и мирная счастливая жизнь граждан.
* * *
Из книги
«Философия права
в начале XXI столетия
через призму конституционализма
и конституционной экономики»
Издание МПФО. M., 2010.